Народ, или Когда-то мы были дельфинами. - Страница 42

К оглавлению

— Пойдём к остальным, — сказал Мау. — Но на этот раз давай захватим инструменты.

Он шагнул вперёд и упал.

— А-а-а! Тут огромный камень!

Пока Мау растирал ушибленную ступню, Пилу раздвинул бумажные лианы, которые росли не переставая.

— А, это одна из пушек «Джуди», — объявил он.

— Что такое пушка? — спросил Мау, разглядывая длинный чёрный цилиндр.

Пилу объяснил.

Следующий вопрос Мау был:

— А что такое порох?

Пилу и это объяснил. И Мау снова увидел сверкающую серебряную картинку будущего. Она была пока не очень отчётлива, но пушка в неё укладывалась. Трудно верить в богов, но «Джуди» — дар, принесённый волной. В ней нашлось всё, что нужно, — еда, инструменты, дерево, камень, — так, может быть, всё найденное на «Джуди» в конце концов окажется нужным, даже если сами люди этого ещё не знают, даже если сейчас они в этом не нуждаются. Однако пора уже идти обратно.

Каждый взялся за свою ручку сундука, который сам по себе был почти неподъёмен. Им приходилось останавливаться каждые несколько минут, чтобы перевести дух, а Мило ушёл вперёд — он тащил свои доски упорно, не останавливаясь. Точнее, дух переводил Мау, а Пилу болтал. Он говорил без умолку, о чём попало.

Узнав братьев поближе, Мау понял: неправильно было бы считать, что Мило — большой и глупый, а Пилу — маленький и умный. Мило просто меньше говорит. Зато когда он открывает рот, его стоит послушать. Но Пилу плавал в словах, как рыба в воде. Он рисовал ими картины в воздухе, причём постоянно. В конце концов Мау спросил: — Пилу, а ты не думаешь про свой народ? Не гадаешь, что с ними случилось? Пилу в кои-то веки примолк.

— Мы вернулись. Все хижины исчезли. И каноэ тоже. Мы надеялись, что люди добрались до одного из каменных островов. Когда мы отдохнём и ребёнок окрепнет, мы отправимся на поиски. Надеюсь, боги сохранили.

— Ты правда так думаешь? — спросил Мау.

Мы всегда относили в святилище самую лучшую рыбу, — ответил Пилу ровным голосом.

— А здесь мы её оставляем… то есть оставляли… на якорях богов, — сказал Мау. — И её съедали свиньи.

— Ну да, но только то, что осталось.

— Нет, всю рыбу, — резко сказал Мау.

— Но дух рыбы поднимается к богам, — возразил Пилу.

Голос его доносился как будто издалека. Он словно пытался отдалиться от разговора, только не телом, а мыслями.

— Ты хоть раз видел это своими глазами?

— Послушай, я знаю, ты думаешь, что богов нету…

— Может быть, они всё-таки есть. Я только хочу знать, почему они ведут себя так, как будто их нету. Я хочу, чтобы они объяснили!

— Слушай, это случилось, вот и всё, — с несчастным видом сказал Пилу. — И я просто благодарен за то, что остался в живых.

— Благодарен? Кому?

— Ну хорошо — рад! Я рад, что мы все живы, и жалею, что остальные умерли. А ты злишься, и кому от этого какая польза? — сказал Пилу.

В его голосе послышалось странное рычание, словно какой-то безобидный зверёк, загнанный в угол, пришёл в ярость и был готов сражаться за свою жизнь.

К изумлению Мау, Пилу заплакал. Мау обнял его, сам не зная зачем, но в то же время точно зная, всем нутром чувствуя, что поступает правильно. Пилу сотрясали чудовищные рыдания, смешанные с обрывками слов, соплями и слезами. Мау держал его в объятиях, пока он не перестал содрогаться и лес не наполнился снова пением птиц.

— Они стали дельфинами, — пробормотал Пилу. — Я уверен.

«Почему я так не могу? — спросил себя Мау. — Где мои слёзы, когда нужно заплакать? Может быть, волна забрала их. Может, их выпил Локаха, или я оставил их в тёмной воде. Но я их не чувствую. Может быть, чтобы плакать, нужна душа».

Через некоторое время рыдания перешли в кашель и шмыгание носом. Затем Пилу очень осторожно оттолкнул руки Мау и сказал:

— Пожалуй, так мы много не наработаем. Пошли! Давай шевелись! И вообще я вижу, ты мне подсунул край потяжелее!

И его улыбка вновь засияла, словно и не исчезала никуда.

Достаточно было познакомиться с Пилу, чтобы понять: он плывёт по жизни, как кокосовый орех по океану. Он всегда всплывает. В нём как будто бьёт ключ природной жизнерадостности, которая всегда пробивается пузырьками на поверхность. Печаль подобна облаку, ненадолго закрывающему солнце. Скорбь надёжно спрятана у него в голове, заперта в клетке и накрыта одеялом, как попугай, принадлежавший капитану. Чтобы бороться с тревожащими мыслями, Пилу их просто не думает. Как будто в тело юноши поместили мозг собаки. Вот сейчас Мау отдал бы что угодно, чтобы стать Пилу.

— Перед тем как пришла волна, все птицы взлетели в воздух, — говорил Мау, пока они выходили из-под полога леса на яркий послеполуденный свет. — Как будто они что-то знали — что-то такое, чего не знал я!

— Ну, птицы взлетают и когда охотники приближаются, — заметил Пилу. — Такая уж у них повадка.

— Да, но это было почти за минуту до прихода волны. Они знали! Как они узнали?

— Откуда нам знать?

Это была ещё одна характерная черта Пилу: ни одна мысль не задерживалась у него в голове надолго, потому что ей становилось одиноко.

— У призрачной девчонки есть такая штука… называется книга. Знаешь? Из чего-то вроде бумажной лианы. А в ней куча птиц!

— Раздавленных?

— Нет, они… вроде татуировок, только правильных цветов! А брючниковское название для птицы-дедушки— «птица-панталоны»!

— Что такое «панталоны»?

— Это брючниковские брюки для женщин-брючников, — объяснил Мау.

— Очень глупо — специально для этого изобретать другое слово, — заметил Пилу.