Народ, или Когда-то мы были дельфинами. - Страница 23

— А там есть общество?

Бабушка умела очень отчётливо выделять голосом нужные слова. Общество означало людей богатых, влиятельных или (предпочтительно) богатых и влиятельных одновременно. Правда, ни в коем случае не богаче и не влиятельнее самой бабушки.

— Ну, там есть епископ… Очень хороший человек, судя по всему. Плавает по островам на каноэ и болтает на местном языке как абориген. Ходит босиком. Есть ещё Макразер, владелец верфи. Учит местных жителей играть в крикет. Кстати говоря, я должен привезти с собой ещё набор для крикета. И конечно, туда часто заходят корабли, так что я как губернатор должен буду устраивать приёмы для офицеров.

— Безумцы, поражённые солнечным ударом, голые дикари…

— Они вообще-то носят щитки.

— Что? Что? О чём ты говоришь?

Ещё одной чертой бабушки была незыблемая уверенность: беседа — это когда бабушка говорит, а все остальные слушают. Поэтому, если собеседник вдруг подавал голос, хотя бы ненадолго, бабушку это удивляло и сбивало с толку. Для неё это была странная игра природы, вроде летающих свиней.

— Щитки, — любезно повторил отец Дафны, — и защитные… как их там. Макразер говорит, что им трудно понять разницу между ударами по воротцам и ударами по защитнику.

— Прекрасно! Безумцы, поражённые солнечным Ударом, полуголые дикари и морской флот. Неужели ты думаешь, что я подвергну свою внучку таким опасностям?

— Морской флот — это не очень опасно.

— А если она выйдет замуж за моряка!

— Как тётя Пантенопа?

Дафна представила себе едва заметную улыбку отца. Эта улыбка всегда злила его мать. Впрочем, её злило практически всё.

— Её муж — контр-адмирал! — отрезала бабушка. — Это совсем другое!

— Матушка, незачем устраивать такую суматоху. Я уже сказал его величеству, что поеду. Эрминтруда поедет вслед за мной, через месяц-два. Нам полезно будет попутешествовать. Этот дом слишком большой и холодный.

— Тем не менее я запрещаю…

— И слишком безлюдный. В нём живут воспоминания! С того дня здесь слишком много утихшего смеха, шагов, которых никто не слышит, беззвучного эха! — Слова рокотали, как раскаты грома. — Я решил и не позволю отменить своё решение, даже вам не позволю! Я сообщил во дворец, чтобы её отправили ко мне, как только я устроюсь на новом месте. Вы поняли? Думаю, моя дочь поняла бы! И может быть, на другом краю света найдётся место, где я не буду слышать тех криков, и тогда, может быть, я найду в себе силы простить Бога!

Суд я по шагам, отец направился к выходу. У Дафны двумя ручейками текли слёзы, встречаясь на подбородке, ночная рубашка промокла.

И тут бабушка сказала:

— А где девочка будет учиться, позволь тебя спросить?

Как ей это удаётся? Как она может выдавать такое, когда в серебре и люстрах ещё бродит маленькое жестяное эхо? Неужели она не помнит те гробы?

Может, и помнит. Может быть, она полагает, что её сын должен провести жизнь на одном месте, как корабль на приколе. И видимо, это сработало, потому что он остановился, взявшись за ручку двери, и сказал почти без дрожи в голосе:

— В Порт-Мерсии у неё будет учитель. Это ей будет полезно — расширит горизонты. Видите, я обо всём подумал.

— Ты их этим не воскресишь, знаешь ли.

В этом была вся бабушка. Дафна в ужасе зажала рот рукой. Почему эта женщина такая… тупая?

Дафна прекрасно представляла себе, какое у отца сейчас лицо. Она услышала, как он идёт по столовой, направляясь к выходу. Сейчас он изо всех сил хлопнет дверью… Но папа был не такой человек. Дверь закрылась с едва слышным щелчком, который отдался у Дафны в голове громче любого грохота.

Тут Дафна проснулась и очень этому обрадовалась. Расширившийся горизонт алел, но Дафна закоченела до костей и была такая голодная, словно с самого рождения ничего не ела. Проголодалась она как раз вовремя: из горшка доносился рыбный, пряный запах, от которого у неё слюнки потекли.

Мальчик стоял поодаль, держа копьё и вглядываясь в море. Дафна едва различала его в свете костра.

Он подложил в костёр ещё брёвен. Они ревели, трещали и взрывались, выпуская пар. Густые облака дыма и пара уходили в небо. А мальчик охранял пляж.

От чего? Это был настоящий остров. Многие острова, виденные Дафной в плавании, были гораздо меньше. Иные представляли собой просто скалу, окружённую песчаными дюнами. Осталась ли хоть одна живая душа в радиусе ста миль? Чего боится мальчик?

Мау смотрел в море. Оно было такое ровное, что отражало звёзды.

Откуда-то с края света к острову летел завтрашний день. Мау понятия не имел, чем обернётся этот день, но ждал его с опаской. У них были еда и огонь, но этого недостаточно. Люди говорили: человеку нужно найти воду, еду, оружие и укрытие. Они думали, что больше ничего не нужно, потому что самое главное принимали как должное. Человеку нужно к чему-то принадлежать.

Мау никогда не считал, сколько людей в Народе. Их было… достаточно. Достаточно, чтобы чувствовать себя частью чего-то большего. Чего-то такого, что видело вчерашние дни и увидит ещё множество завтрашних дней. Живущего по известным правилам, которые работали именно потому, что все их знали настолько хорошо, что они стали тканью самой жизни. Люди жили и умирали, а Народ был всегда. Мау отправлялся с дядьями в долгие путешествия, на сотни миль от острова, но Народ никуда не девался, он был где-то за горизонтом и ждал, пока Мау вернётся. Мау это чувствовал.

Что ему делать с призрачной девчонкой? Может, какие-нибудь другие брючники будут её искать и явятся сюда? И заберут её, и Мау опять останется один. Это будет ужасно. Его пугали не призраки, а воспоминания. Может, это одно и то же? Если женщина ежедневно ходит с калебасом за водой по одной и той же тропе, запомнит ли её тропа?